А. Воин

Теракт в Америке был воспринят как неожиданность, как событие, вмиг изменившее жизнь на планете. На самом деле это изменение накапливалось давно и давно следовало ожидать чего-нибудь в этом роде. И дело не только в теракте. Современное человечество своим техногенным развитием создало много разных угроз своему существованию и возможность терактов такого и большего масштабов (вплоть до термоядерного) — лишь одна из них. Разве Чернобыль не был еще более грозным предупреждением человечеству об опасности ситуации в целом? Но человечество не вняло тогда, не внемлет оно и сейчас. Не внемлет потому, что не только не поняло еще истинных причин происходящего, но, как это ни странно, и не желает их понять. Точнее, причина названа в первом приближении. Колоссальный разрыв между научно-техническим и духовным развитием современного человечества — вот исток всех угроз его существованию, угроз, начавших уже осуществляться. Ведь головотяпы, вроде работавших на Чернобыльской АЭС, и фанатики, готовые пожертвовать собой и множеством других во имя безумных и не совсем безумных идей, были всегда, но не было атомных электростанций, могущих взорваться от головотяпства, и не было ни боингов ни небоскребов, чтобы всадить один в другой. Человечество стало похоже на ребенка, получившего в руки грозное оружие.

Но что значит духовное развитие? Тут все тонет в потоке словоблудия. Все кричат дух и все кричат мораль, а больше всех кричат те, которые тлят и дух и мораль. Невыясненность этого вопроса, не сознательная и сознательная затемняемость его ведут к подмене подлинного духа его эрзацами, что хуже наивной, первобытной, околоживотной бездуховности, а в ситуации, порожденной техногенной цивилизацией, не только смертельно опасно для человечества, но не оставляет ему шансов на выживание. Поэтому так важно разобраться в вопросе, что из себя представляет подлинная духовность и можно ли говорить о единой для всех подлинной духовности, пересекающей границы эпох и цивилизаций, или у каждой цивилизации, религии и т.п. — своя духовность и своя правда и попытки диалога между ними обречены быть той пустой говорильней, какой они являются сегодня.

Исторически дух и мораль связывают с религией. Но было бы ошибкой полагать, что дух и религия – это одно и то же. И не только потому, что и дух и мораль существуют и вне религии, но и потому, что церковь и другие институты религии, не говоря о конкретных служителях и пастве слишком часто предавали дух и мораль своего Учения, либо опасно искажали их неверным пониманием. Достаточно вспомнить религиозные войны, инквизицию, средневековое мракобесие, не говоря о взяточничестве, обжорстве, пьянстве, разврате и даже гомосексуализме отдельных, отнюдь не редких отцов церкви и простых верующих.

Нерелигиозная духовность, которая в зачаточном, эмбриональном виде существовала с тех пор, как существует человек, расцвела в эпохи Возрождения и Просвещения, выразив себя в высоком искусстве, получившем название классического, и в философии. Она потеснила религиозную прежде всего потому, что религиозная к этому времени завяла, изолгалась, извратилась, превратилась в свою противоположность самого худшего пошиба. Носители нерелигиозной духовности (основная часть) противостояли именно вырождению религии, а не ее исходной сути. Изначально, да и в дальнейшем, многие из них (Бах, Достоевский и т.д.) сами были людьми глубоко религиозными, но как творцы они, подобно их нерелигиозным собратьям, были уже общечеловеческими: и для религиозных и для нерелигиозных. Правда со временем в этой нерелигиозной духовности возобладал атеизм и местами даже воинствующий атеизм (как в случае французских просветителей типа Вольтера). И все-таки даже это, хоть и было восстанием против веры в Бога, но не было восстанием против сути Его Учения, если понимать эту суть, как доведение человека до “образа и подобия Божия”. Даже Возрождение, формально бывшее возрождением идей и духа античности, которой христианство исторически противостояло, не противоречило этому. Вера в человека, в его разум, высокие требования к нему, поднятые на щит Возрождением, “образу и подобию Божию” не противоречат, не противоречат и вере в Бога, чему подтверждением тот факт, что большинство творцов Возрождения были верующими.

К сожалению, эта нерелигиозная духовность оказалась подверженной энтропийному процессу разложения и деградации, еще более быстрому, чем религиозная. Причина этого заключалась в идеализации и самого человека и в особенности его разума в эпохи Возрождения и Просвещения. Эта идеализация вступила в противоречие с действительностью, что в сфере социальной особенно наглядно проявилось в первой и второй мировых войнах и в установлении тоталитарных режимов фашистского и коммунистического толка, а в сфере познания — в обнаружении феноменов науки (особенно науки новейшего времени), противоречивших представлениям классического рационализма. В результате на смену эпохе Просвещения сначала пришла эпоха модернизма, а затем постмодернизма.

Модернизм открыто выражал неверие в способность человеческого разума постигать истину вообще и особенно в сфере человеческих отношений, и неверие в самого человека, неспособного, по мнению модернистов, следовать доводам рассудка и велениям духа и морали, а движимого лишь животными инстинктами, например, либидо. Соответственно, и дух и мораль объявлялись чем-то надуманным, мешающим человеку жить свободной, естественной жизнью, получая от нее то единственное, что можно получить — максимум чувственных наслаждений. Любовь между мужчиной и женщиной заменялась сексом, и такая замена чрезвычайно обедняла эту важнейшую сферу души человека. Искусство низводилось до детального описания полового акта и игры на животных инстинктах. В человеке есть и животная природа (помимо сугубо человеческой, связанной с душой и духом) и апеллируя к ней можно довести его до состояния животного, что и осуществлялось при сохранении внешней цивилизованности, объявленной теперь сутью человека. Вот как характеризует состояние западного общества эпохи модернизма М.Ганди:

“Европейская цивилизация – не вершина, а скорее тупик развития человечества. Ее подлинным критерием является тот факт, что люди, живущие в цивилизованном мире, ставят своей целью в жизни физическое благополучие… Прежде только немногие писали книги и притом ценные. Теперь кто угодно пишет и печатает все, что ему угодно и отравляет умы людей… Эта цивилизация не принимает во внимание ни мораль, ни религию…”

Такая деструктивная позиция модернизма, включающая моральный нигилизм, не могла обеспечить ему долгую жизнь, ибо никакое общество не может позволить себе, не развалившись, жить по ту сторону добра и зла и исповедовать абсолютную свободу вплоть до свободы преступлений. Поэтому на смену модернизму пришел постмодернизм, который продолжает занимать откровенно нигилистическую позицию лишь в отношении познания (даже усилив ее трудами постпозитивистов). В отношении же духа и морали он занял позицию лицемерную. Фактически постмодернизм и здесь остался на позициях модернизма, но прикрыл это тоннами изощренного словоблудия. Насколь нынешняя постмодернистская мораль отличается на самом деле от модернистской видно из того факта, что доходы от детской проституции достигли в мире 30 млрд. $, а основные потребители этого “товара” — это туристы из богатых западных стран. Только теперь в отличие от откровенно циничной эпохи модернизма, все это припудривается разговорами про гедонизм, либерализм, гуманизм и демократию, которая, бедная, не может обойтись без проституции и запретить порнографию.

Вот как характеризует постмодернизм полемизирующая со мной и защищающая его Т. Воропай (“Ностальгия по рационализму”, День, 12.5.01): “…в науке, и не только у гуманитариев, но и у естественников, царит методологический плюрализм (если не постмодернистский хаос)…Это именно постмодернизм спровоцировал разговоры о конце истории, конце метафизики, конце разума, умирании искусства, смерти субъекта, а заодно и смерти автора. В философии возникло легкое замешательство, но не надолго. Воля к власти, как всегда, оказалась сильнее воли к истине, немного переждали и пошли – кто пасти бытие по Хайдегеру, кто продолжать быть мыслящим тростником”.

Упомянутый Т. Воропай плюрализм, ставший модным, знаковым для эпохи термином, понимается не как право каждого отстаивать свое мнение по поводу того, что есть истина, а как наличие у каждого своей правды, в том числе и даже особенно в сфере духа и морали. Этот плюрализм отнюдь не мешает постмодернистам навязывать всем ценности потребительского общества. Мол, либо демократия и свободный рынок вкупе с этими ценностями, либо тоталитаризм, бедность, лагеря и т.д. (И это несмотря на то, что капитализм с демократией встали на протестантской морали и благополучно существовали с моралью и ценностями эпохи Просвещения). Но при этом идея плюрализма, отказ от признания существования единой истины, создали необычайные условия для словесной эквилибристики, какой человечество не знало за всю свою предыдущую историю. Человечество просто захлебывается потоком наукообразной, но далекой от науки болтовни, особенно в гуманитарной сфере. Массы становятся объектом манипулирования средствами информации. Чтобы повлиять на сознание масс сегодня не нужно быть ни пророком, ни ученым, ни подлинным творцом искусства. Достаточно владеть средствами информации.

Постмодернизм унаследовал от модернизма все его психоаналитические и психотерапевтические теории и продолжает множить их по две в день. Но прикрывшись плюрализмом и множественностью истин, он уже не берет на себя ответственность за их очевидное противоречие друг другу и действительности, позволяет себе легкую иронию в отношении их, вроде “Фрейд уже не в моде”, но пользуется ими, когда это ему выгодно. Все это породило необычайно грязную атмосферу и в частности черный пиар, когда про человека, любящего свою мать, если он “наш”, говорят, что он — примерный сын, а если “не наш” — что у него эдипов комплекс, и т.п.

Еще один объект словесного жонглирования и спекуляции сторонников постмодернизма — это свобода. Свобода — величайшее достижение западного общества, но можно довести до абсурда любую идею. Лозунг постмодернизма — не просто свобода, но абсолютная свобода, свобода как абсолютная ценность и свобода как абсолютное лекарство от всех болезней общества. Поскольку ничего абсолютного не бывает, то даже искреннее стремление к абсолютной свободе ведет на самом деле к уменьшению в целом свободы в обществе, увеличивая свободу одних, но уменьшая — других (см. “Неорационализм”, А. Воин, 1992).

Создав неограниченную свободу для пустопорожней болтовни и откровенного духовного яда, с другой стороны постмодернизм закрыл фактически дорогу для новых ценных идей, жизненно необходимых человечеству. На их пути стоит воля к власти, заменившая волю к истине. Иерархи всех мастей: религиозные, философские, политические рассматривают фундаментальные новые идеи как покушение на их авторитет и власть. И особенно усердствуют в зажиме новых ценных идей, не от них исходящих, постмодернисты, не прекращая при этом вопить о свободе и плюрализме. В Украине же и в России это свойство постмодернизма прекрасно сочетается с нелюбовью к новым идеям номенклатуры. Во-вторых, эти идеи просто тонут в общем потоке информационного мусора. И наконец, “смерть автора”, провозглашенная постмодернизмом, освятила воровство чужих идей. Это воровство гораздо хуже воровства материальных ценностей. В обоих случаях воровство снижает творческий потенциал производителя: кому охота производить материальные или интеллектуальные и духовные ценности, если все равно украдут. Но украденная материальная ценность не пропадает. Украденная духовная идея пропадает. Дух уходит из всего, к чему прикасаются грязные руки. Воруют ведь не всё произведение дословно, а идею. Эту идею, лишенную подлинного духа и настоящего обоснования, раскручивают в СМИ и превращают в модный термин. Но мода, заменившая в постмодернистском обществе обоснование, ни имеет никакого отношения к истине. Украденная идея, став модным термином, растворяется в среде других модных терминов, ходящих наряду с ней, бывших до нее и после. И ни у кого уже нет критериев, как отличить истинную идею от виртуального словоблудия. А когда и если автор где-то возникает со своей идеей и ее обоснованием, ему говорят: ах, это же уже было.

Упомянутая Т. Воропай, столь откровенно охарактеризовавшая любимый ею постмодернизм, после всего заявляет (и не она одна так думает): “Ситуация постмодернизма оказалась не хуже и не лучше всех ранее существовавших ситуаций”. Ой ли? Конечно, если сравнивать качество жизни в западных странах и в бывшем Советском Союзе или в странах третьего мира, то, несмотря на “ситуацию постмодернизма”, в западных странах оно выше. Но помимо того, что и демократия и свободный рынок и высокие технологии, как было сказано, к постмодернизму не имеют никакого отношения, (а именно они обеспечивают высокое качество жизни на Западе) существует и другой угол зрения.

После теракта в Америке сначала все, как с цепи сорвавшись, толковали о конфликте цивилизаций, о необходимости диалога между цивилизациями, о необходимости создания нового международного органа управления из представителей цивилизаций и т.д. При этом на ходу изобретались цивилизации, вроде славянской, африканской, хорошо хоть не цыганской. Такой подход смазывает истинную картину. Деление на цивилизации не в истории, а в нынешней действительности — достаточно условно. В некотором, причем очень важном смысле, сегодня все человечество — это одна цивилизация. Если бы террористы, совершившие теракт, были из совершенно иной цивилизации, чем Америка, то разве могли бы они совершить теракт, пользуясь типичными достижениями именно западной цивилизации, вроде боингов и хакерской атаки на центры управления полетами? Весь мир, все страны и народы вовлечены сегодня в процесс техногенной, информационной и прочих революций, хотя и в разной степени. И весь мир, все народы стоят перед проблемами, порожденными этими революциями, вроде экологической. Но вал разговоров о конфликте цивилизаций схлынул так же быстро, как и возник. Потом толкователи ударились в противоположную крайность, заявив, что исламский терроризм не только не имеет ничего общего с исламом и его цивилизацией, но противоречит ему. Наконец мелькнула мысль, что исламский терроризм имеет-таки отношение к исламу, но это не ислам, а извращение его. Это ближе к истине, но далеко еще до того, чтобы расставить все по своим местам. Потому что если сторонники этой теории приведут свои аргументы в пользу того, что фундаментализм есть искривление Учения ислама, фундаменталисты и террористы вроде бен Ладена приведут в ответ по видимости не менее убедительные аргументы со ссылкой на Коран же в пользу того, что искривлением ислама являются его умеренные течения. И при существующей сегодня постмодернистской ситуации ни одна из сторон не сможет не только переубедить другую, но и доказать что-либо стороннему наблюдателю.

То же самое относится не только к проблеме террора. Другие проблемы, порожденные ускоренным техногенно-научным развитием, при замедленном духовном, вроде клонирования человека, распространения трансгенных видов и так далее, также требуют для своего разрешения конструктивного результирующего обсуждения. Разговоры на все эти темы происходят и обильные до головокружения. Но под невнятный гул разговоров об опасностях и моральности клонирование и трансгенетика идут себе, как будто эти разговоры никакого отношения к ним не имеют. И то же все остальное.

Для того, чтобы договариваться, мало говорить. Нужно признание существования единой для всех истины. А если у каждого своя, то как можно договориться? И нужно признание единого для всех способа опознания-обоснования этой истины. Иначе один будет говорить, что на дне кувшина черненькое белеется, а другой — беленькое чернеется, и дальше дело не сдвинется. И нужна единая для всех система ценностей, включающая среди прочего волю к истине, а не волю к власти. Иначе, даже согласившись, что в кувшине черненькое белеется, один будет говорить “какой ужас”, а другой — “слава Богу”. А в сегодняшней постмодернистской ситуации единой истины нет, а есть плюрализм, единого метода обоснования нет даже в науке, как полагают постмодернисты, вместо воли к истине — воля к власти, и единой системы ценностей тоже нет, а доминирующая западная — потребительская. Конкурирующие с ней системы ценностей, включая ту, от лица которой террористы считают себя вправе творить свои злодеяния, конечно же не лучше. Последняя лишь искривляет главный вектор общего для главных религий Учения (или отклоняется от оптимальной системы ценностей) в другую сторону. В частности она освобождает людей, ее исповедующих, от ответственности за судьбу человечества в целом, ошибочно возлагая это полностью на Бога. Такие люди не задумываются о возможности уничтожения человечества в результате их деяний.

Поэтому следует признать, что ситуация сегодня не “как всегда”, а опасна, как никогда прежде: никогда прежде не было угрозы существованию человечества. Человечество же сегодня как никогда не соответствует вызовам ситуации, которую само же и породило.

Но что же делать, если, как утверждают постмодернисты, не существует ни единой истины, даже в естественных науках, ни единого метода ее обоснования, ни системы ценностей, которая могла бы быть принятой всем или большинством общества, не говоря о мировом сообществе? Конечно, не только можно, но нужно бороться с террористами силовыми методами. Но все уже понимают, что одно это не разрешает даже самой проблемы террора, не говоря о других. Таким образом, нет альтернативы “договариванию”, а оно в ситуации постмодернизма невозможно по большому счету. Можно, конечно, наплевав на истину, ценности и справедливость, приходить к каким-то соглашениям. Но такие соглашения не будут иметь морального авторитета, за ними не будет духа и они будут постоянно нарушаться, что и происходит с подобными соглашениями сегодня.

Но постмодернисты ошибаются. Это я показал в моей философии. Философию свою я назвал “неорационализмом”, и основная ее часть изложена в книге под тем же названием еще в 1992 году. Неорационализм – потому, что классический рационализм, рационализм нового времени пал под ударами релятивизаторов (Кун, Куайн, Фейерабенд, Поппер, Лакатос и т.д.), не справившись с задачей рационального объяснения многих феноменов науки новейшего времени. Неорационализм отказывается от чрезмерной абсолютизации нашего познания, свойственной классическому рационализму и справедливо критикуемой релятивизаторами, но сохраняет такие важные характеристики “старого, доброго” рационализма, как признание единственности истины в заданных обстоятельствах и проверяемость, обосновываемость истины через привязку ее к опыту. Но самое главное, метод обоснования истины в рациональной науке, вопреки утверждению релятивизаторов, остается неизменным при смене любых парадигм (фундаментальных научных теорий) так же, как при переходе от одного научного сообщества к другому и одной культуры и социального устройства к другому. На базе единого метода обоснования я дал рациональное объяснение вышеупомянутым феноменам науки и показал, в чем неправы были релятивизаторы-постпозитивисты.

Свою философию я называю также духовным рационализмом, противопоставив ее приниженному рационализму таких философий, как Дейла Карнеги, бихевиоризма и др., которые, не пытаясь создать общей картины мира и человека в нем, поучают, как достичь сиюминутного успеха: богатства, популярности и т.п. И при этом прекрасно уживаются с антирациональной в целом философией постмодернизма. Духовным рационализмом я называю свою философию также потому, что я включил дух и мораль в рациональные модели общества. Речь, конечно, не идет о каком-то алгоритме конструирования духа. Такое невозможно. Но любая уже существующая духовная идея имеет и рациональный аспект, позволяющий с одной стороны, как говорил Пушкин, “гармонию алгеброй проверить”, с другой — позволяет рациональными средствами оценить последствия воздействия этой идеи на общество. Так любая религия помимо сакральной и обрядовой частей имеет Учение о том, как должен жить человек в этой жизни. И хотя обоснование этого Учения в религии — иррационально, ибо оно (Учение) от Бога, но нормы и ценности Учения вполне допускают рациональную оценку.

Кроме того, для исследования религии я развил эволюционный подход. (“От Моисея до постмодернизма. Движение идеи”, Киев, 1999). Применив его к иудаизму, христианству и исламу, я показал, что Учения всех трех религий при правильном понимании имеют один и тот же главный вектор, направляя человека на пути к “образу и подобию Божию”. А нормы морали всех трех религий во многом совпадают и близки к нормам оптимальной морали, развитой мною в “Неорационализме”. Различия же не только между религиями, но и между конфессиями внутри религий обуславливаются, с одной стороны, разницей в сакральной и обрядовой частях, с другой — разным пониманием направленности Учения. Первое — разница сакральная и обрядовая — никому не мешает. Пусть каждый молится, постится и крестится на свой манер. Это — часть культурного богатства и разнообразия мира, о которой пекутся антиглобалисты, и тут они правы. Что касается понимания разными конфессиями Учения, заложенного в Писании, то оно, понимание, имея рациональную природу, допускает и рациональную коррекцию. Таким образом, развитый мной единый метод обоснования может быть применен и здесь и послужить основой общего языка для содержательного диалога и между представителями разных конфессий и между разными религиями и между представителями религии и науки. Диалога, который должен привести к выработке представителями всех конфессий этих 3-х религий (и полагаю, что и остальных тоже) и людьми не религиозными единой системы ценностей. Подчеркну, что речь идет о ценностях, связанных с человеческими отношениями. Ценности, связанные с обрядами, традициями и так далее, не влияющие на человеческие отношения, могут оставаться у каждой религии, народа и даже индивидуума своими.

Еще я хочу подчеркнуть, что признание единого метода обоснования вовсе не означает навязывание миру единой идеологии, чем пугают нас постмодернисты. Этот метод давно работает в сфере естественных наук на уровне стереотипа естественнонаучного мышления и нисколько не стесняет свободы ученых. Он лишь позволяет им, в отличие от “постмодернистского хаоса”, договариваться о том, что есть истина в каждом конкретном случае. Это же возможно и необходимо сегодня человечеству и в гуманитарной сфере. Постмодернисты склонны выдавать себя за единственных истинных представителей западной цивилизации, за единственных патриотов и защитников ее. Но из вышесказанного видно, что, их симпатии к западному обществу — это симпатии паразитов к организму, на котором они паразитируют, ослабляя его. Даже для того только, чтобы выстоять перед вызовом мирового терроризма, Западу нужно избавиться от этой болезни духа его, что не будет означать отказа от его истинных ценностей, а лишь возврат к ним. Но, как я уже сказал, западное общество породило цивилизацию, ставшую всемирной. Ей нет альтернативы в виде иной, скажем, исламской цивилизации. Ведь ни исламисты, ни антиглобалисты не собираются отказываться от достижений западной науки и техники. Это возлагает на западную цивилизацию ответственность за судьбу не только свою, но и всего человечества. Поэтому оно тем более должно вернуться к истинным ценностям. Своим собственным прежде всего. Тем, исток которых в христианстве, развитие — в Возрождении и Просвещении, а искажение и искривление которых в модернизме и постмодернизме. Но не только к своим. Как я уже сказал, главный вектор трех религий: иудаизма, христианства и ислама — един, но каждая из них раскрыла в нем правильно свои нюансы (исказив при этом другие). Поэтому черпать не только не грешно, но нужно из всех трех религий (как и из сокровищницы классического искусства и философии). Но чтобы разобраться во всем этом, не превращая в постмодернистский хаос и эклектику, нужен единый метод обоснования и эволюционный подход к религии, развитый в моей философии.

Что же происходит с моей философией? Она наталкивается на волю к власти иерархов от философии, от религии и прочих. Я мог бы написать книгу толще, чем “Бодался теленок с дубом” Солженицына, описывая двадцатилетнюю историю пробивания моей философии. Но вот только два примера.

Когда я закончил книгу “Неорационализм”, в которой изложены основы моей философии, и начал выступать с ней и когда она вот-вот должна была выйти в 1984, я был оклеветан и посажен в тюрьму и выход книги задержался на 10 лет. Правда в основе дела, по которому я был посажен был инцидент, про который у меня нет оснований утверждать, что он был подстроен, хотя это и не исключено. Но я готов доказывать в любой аудитории, что полиция грубо пошила мне дело, и суд проходил с нарушениями закона с целью посадить меня, не взирая на мою невиновность и тем помешать выходу моей книги.

А в 1994 г. я предложил журналу “Вопросы философии” цикл статей по единому методу обоснования, включающий статью, в которой я полемизировал с директором института философии в Москве В. Степиным по поводу принципиальной возможности аксиоматизации произвольной теории. В. Степин в беседе со мной признал мою правоту в этом вопросе и сказал, что не возражает против публикации, но… при условии, что я из цикла сделаю одну статью и выкину из нее полемику с ним. Ради интересов дела я покривил душой и сделал, как просил Степин. Тем не менее ни цикл, ни заменяющая его статья до сих пор не вышли.

А год назад я сделал сообщение по методу в отделении философии естествознания, возглавляемого Е. Мамчур, в том же институте философии. Е. Мамчур не знала истории со Степиным. В отзыве она пишет: “Опровергая эти тезисы Куайна, А. М. Воин обращается к сформулированному им “единому методу обоснования”… А. М. Воин убедительно показывает, что если наука действительно следует единому методу обоснования, то отрицаемая Куайном “привязка” к опыту обязательно существует… Полученный автором результат является вполне оригинальным, а статья заслуживает поддержки и публикации”.

Е. Мамчур также хотела опубликовать мою статью в сборнике под ее редакцией. Вдруг в последний момент от меня потребовали, чтобы я заявил в этой статье, что метод разработал Степин, а я лишь его развиваю. Того самого Степина, который при советской власти по долгу службы безуспешно пытался что-то возражать релятивизаторам, а за последние десять лет стал главным “доказывателем” невозможности существования единого метода обоснования, Степина, из-за которого до сих пор не вышли мои статьи по единому методу в “Вопросах философии”, я сам должен был провозгласить автором этого метода. Я отказался, и статья моя в сборник не попала.

Кстати, Степин недавно на круглом столе в Киеве красочно описал опасности, грозящие человечеству от процесса глобализации. Он отлично понимает необходимость человечеству договариваться, а следовательно, важность единого метода обоснования. Но воля к власти для него и таких как он превыше не только воли к истине, но и судьбы человечества.

Статья опубликована с небольшими сокращениями в украинской газете “Зеркало недели” от