Как и многие другие философские направления, классический рационализм не имеет четких, принятых всеми, определений и границ. Есть философы, которые под классическим рационализмом понимают исключительно рационализм Декарта, причем акцент в нем делают на “наличие априорных оснований, как источнике и гаранте познания всеобщих и необходимых истин”. Многие другие под классическим рационализмом понимают философское направление, родоначальниками которого кроме Декарта были Бекон, Паскаль и другие и главным положением которого является не декартовская априорность познания, а представление о причинности всего происходящего в этом мире и способности человеческого разума постигать эту причинность. Но для целей этой статьи логично рассматривать классический рационализм в более широком контексте, а именно, как мировоззрение не только чисто философское, но и естественно научное и в значительной степени и мировоззрение культурного общества эпохи до появления теории относительности. Это оправдано тем, что уже со времен Декарта существовала тесная связь между рационализмом философским и естественно научным. Среди его основоположников (Декарт, Бекон, Паскаль и др.) большинство было одновременно и философами, и учеными. И в дальнейшем его развитии, а также в распространении, во всемирном признании его и торжестве решающую роль играла его связь с рациональной наукой и успехи последней, приносящие приятные (в то время) плоды технической революции. В науке рационализм сформировался окончательно в трудах Ньютона, Лагранжа и их соратников (Коши, Даламбера, Эйлера и др.), создавших классическую механику, ставшую на долгие годы образцом построения рациональной научной теории. Но главная причина такого понимания классического рационализма в данной статье – в том, что кризис именно этого рационализма стал кризисом рационалистического мировоззрения как такового и привел к появлению неорационализма. Заметим, что при таком понимании классического рационализма под его определение подпадают и некоторые философские школы, имеющие по другим классификациям другие названия, как, например, позитивисты и логические позитивисты.

Причиной кризиса классического рационализма была ошибочность некоторых его постулатов. А именно, утверждений об абсолютности добываемого рациональной наукой знания, неизменяемости понятий и выводов науки и единственности теории, которая может описывать некоторую область действительности. Эта ошибочность существовала с момента возникновения классического рационализма и принятия им соответствующих постулатов. Но пока наука (точнее физика, как наиболее продвинутая рациональная наука, дающая стандарты научности для других наук) развивалась в рамках ньютоновской механики, а затем максвеловской электродинамики, этого не было видно, точнее, мало кто это видел. Но с появлением теории относительности Эйнштейна эта ошибочность стала очевидной всем.

Что касается самой науки, то кризис классического рационализма отразился на ней по видимости гораздо меньше, чем на философии, но лишь по видимости. Рациональная наука продолжала приносить приятные плоды технического прогресса и даже во все возрастающем количестве. Это объясняется тем, что для наук прикладных, технических определенным критерием научности и истинности служит практика. Построили новые машины или приборы, осуществили новые технологии, все это успешно работает, значит, теории, использованные при создании этих машин и технологий, верны и научны. Так, по крайней мере, казалось и кажется многим. А, поскольку прикладные теории строятся на базе фундаментальных, то тем самым, казалось бы, получают научную апробацию и фундаментальные. До поры до времени этого было достаточно для продолжения бурного развития науки, откуда, однако, не следует, что критерий проверки практикой является достаточным критерием истинности и научности теории.

Это - один аспект изменения ситуации в науке, связанного с кризисом классического рационализма. Другой аспект состоит в снижении эффективности науки и ухудшении ситуации внутри нее. На первый взгляд может показаться, о каком снижении эффективности может идти речь? Ведь наука стала главной производительной силой в современном обществе. Но нужно учесть, что на порядки выросло число людей, подвизающихся в науке. Во времена Ньютона в науке подвизались сотни, максимум тысячи людей. А сегодня - миллионы. Во-вторых, как говорится, нынешние ученые стоят на плечах всех предшествующих поколений ученых. И, оценивая вклад науки в производство материальных благ, мы не должны забывать, что этот вклад нужно делить не только на нынешних ученых, но и на ученых всех предшествующих поколений. Поскольку, если какой-то сегодняшний ученый (группа ученых) создал новый тип ракет, то одновременно с его вкладом в этих ракетах сидит вклад и Циолковского, и Ньютона, и Евклида. И еще неизвестно, чей вклад больше, нынешнего ученого или Евклида. Зато известно, что во времена Ньютона в науке практически не было пустышек, каждый ученый был величина. А сегодня наука засорена огромным количеством бездари и посредственности. И это напрямую связано с кризисом классического рационализма, приведшим к утрате критериев, отличающих науку от не науки и лженауки, а, следовательно, настоящего ученого от пустышки.

Что касается атмосферы внутри науки, то во времена расцвета классического рационализма ученый был самоотверженным служителем истины. Но о каком служении истине может идти речь, если истина стала относительной? Ведь то, что сегодня считается истиной, завтра может быть отвержено. Поэтому сегодня ученый - это служилый, зарабатывающий себе на хлеб с маслом, положение в обществе и карьеру трудом в сфере науки (далеко не всегда на самом деле научным). И в научных учреждениях происходит та же грызня за продвижение по службе, что и в любом бюрократическом учреждении. И, во имя своих амбиций, ученые готовы утопить, не пропустить ценную теорию или идею, если она не от них исходит.

Что касается воззрений представителей этого направления, то, с одной стороны, они близки воззрениям англо-немецкоязычного направления, именуемого критический реализм и развившегося на основе идей Поппера, и воззрениям по преимуществу американской “исторической школы философии науки”, развившейся на основе работ Куна, Лакатоса и Фейерабенда. С другой стороны, воззрения представителей этого направления, также как, впрочем, и представителей критического реализма и “школы философии”, сильно разнятся от одного к другому, что дает дополнительное основание сомнению в оправданности их объединения в одну школу с названием “неорационализм”. Поппер, по этой классификации считающийся родоначальником критического реализма, и Кун, Лакатос и Фейерабенд – родоначальники школы философии науки, по другим классификациям группируются по иному и в другие направления. Поппера и Лакатоса, который был учеником Поппера, относят к так называемым когнитивным пост позитивистам, а Куна и Фейерабенда - к социальным пост позитивистам. Причем эти две школы противопоставляли себя одна другой.

Тем не менее существовало одно общее положение во всех этих школах и направлениях, а именно, безоговорочное признание того факта, что рациональная наука, безусловно, меняет свои понятия и выводы при таких переходах, как от Ньютона к Эйнштейну, от Эйнштейна к квантовой механике и т. п. Философы этих направлений также отказывались от попыток поправить науку таким образом, чтобы впредь она не меняла уже ни того , ни другого. Что касается выводов, которые делались из этого положения, то здесь наблюдается много различий между философами этих школ. Главное различие зафиксировано в подразделении пост позитивистов на социальных Куайн, Кун, Фейерабенд) и когнитивных (Поппер, Лакатос, Лаудан). Социальные полностью релятивизировали научное познание. Они принимали, а точнее именно они выдвигали все вышеперечисленные положения релятивизаторов, а Куайн, кроме того, является основоположником онтологического релятивизма. Они полностью отрицали особый эпистемологический статус науки, а Фейерабенд заявлял, в частности, что наука в принципе ничем не отличается от гадания на кофейной гуще. Куайн доказывал, что понятия науки не привязаны к опыту. Кун – что понятия науки не могут быть однозначно определены и, как следствие, между учеными, представителями разных парадигм (фундаментальных теорий) не может быть общего языка. А также, что понятия и выводы науки социально нагружены (Эйнштейн принял относительность времени, потому что начитался Маха). И т. д. Когнитивные пост позитивисты отличались от социальных тем, что, признавая, что наука не привязывает своих понятий к опыту, что она принципиально погрешима (Поппер), т. е. любая теория будет рано или поздно опровергнута, и что она периодически меняет метод обоснования своих теорий (обосновательный слой - Лакатос), они пытались все же защитить особый эпистемологический статус науки, найти критерии, отличающие ее от не науки. Поппер для этого изобрел свой фоллибилизм, т. е. требование принципиальной проверяемости утверждений научной теории опытным путем. Например, утверждение, что море волнуется, потому что Нептун сердится, невозможно проверить опытным путем – значит это не наука.

Что касается неорационалистов башляровского толка, то в большинстве своих позиций они совпадали с пост позитивистами даже не когнитивными, а социальными. Они отрицали независимость добытых разумом истин от социокультурных подтекстов. В той или иной формулировке признавали поперианскую опровержимость научных теорий, “постоянную принципиальную проблематичность рационального познания” и т. п. Вслед за Куайном признавали, что научные понятия никак не привязаны к опыту. “Разум конституирует мир для нас, сверх которого ничего нет, реальность изменяется вместе с духом” - Лаланд. ““Закон” предшествует “фактам”, он не выводится их них, а сами факты есть теоретические конструкции”. “Сюрреалистическая реальность созданная понятиями и репрезентируемая объектами, которые не даны, а построены субъектами……Нельзя, следовательно говорить об объекте, независимом от субъекта, они принципиально скоординированы, более того, субъект постоянно воздействует на объекты, детерминируя реальность.” Вслед за Куном они признавали невозможность общего языка между учеными, представителями разных фундаментальных теорий, постулировали эпистеомлогический разрыв между такими теориями. “Они построены на различных принципах организации научного разума и поэтому между ними не может быть отношений преемственности и выводимости”.

В 1992 г. я опубликовал книгу под названием “Неорационализм” (а закончена она была и должна была выйти в 1982 г, но не вышла по причинам, которые здесь не место описывать), в которой изложил свою теорию познания, а также теории детерминизма, свободы, этики и духа. В дальнейшем на базе своей теории познания я разработал единый метод обоснования научных теорий, который изложил в ряде статей (Философские исследования, №3, 2000; №1, 2001; №2, 2002 и www.philprob.narod.ru).

Я опровергают также утверждение релятивизаторов, что понятия науки не привязаны к опыту (Куайн), что они выводятся только одно через другое(Лакатос) и нагружены теоретически или аксиологически (Кун). Определение понятий одних через другие имеет место и допустимо только при построении частных теорий, развертываемых из некой фундаментальной, как, например, в случае теории твердого тела, гидро и аэродинамики, строящихся на базе классической механики Ньютона. Но понятия фундаментальной теории обязаны быть привязаны к опыту и только к опыту, привязаны по правилам единого метода обоснований. Суть этой привязки, объясняющая также, почему понятия разных фундаментальных теорий, описывающих одну и ту же область действительности, не просто могут, но обязаны качественно отличаться друг от друга, определяется словом “аппроксимация”. Близкие (одноименные) понятия сменяющих друг друга фундаментальных теорий (например, время, пространство, масса у Ньютона и у Эйнштейна) являются аппроксимациями одних и тех же объектов реальности. Качественно, в словесном и математическом выражении эти аппроксимации отличаются друг от друга (t2 = t1 и t2 = t1·Ц(1-vv/cc), время абсолютно и время относительно), но они являются аппроксимациями одних и тех же объектов действительности. Точнее, существует некая общая для этих аппроксимаций область действительности, в пределах которой они дают приемлемую для нас точность приближения к этой действительности. Но за пределами этой области одна из аппроксимаций перестает нас устраивать, далеко отклоняется от действительности, а другая продолжает быть приемлемой. (Механика Ньютона дает приемлемую аппроксимацию действительности для скоростей далеких от скорости света, а релятивистская механика годится и для скоростей далеких от скорости света, и для близких к ней.)

Для того чтобы это лучше понять, нужно учесть, что понятия тесно связаны с аксиомами, они же постулаты или основные законы фундаментальной теории. (Вышеприведенные формулы, дающие определение времени как абсолютного у Ньютона и относительного у Эйнштейна, одновременно являются и постулатами соответствующих теорий). При чисто аксиоматическом построении теории определения понятий как раз и задаются аксиомами, как это имеет место, например, в геометрии Евклида. Поэтому привязка к опыту понятий и привязка к нему законов постулатов – это одно и то же. Но как осуществляется привязка к опыту фундаментальных законов теории? Результаты опытов, определяющих зависимость между двумя какими-либо величинами (при фиксированных прочих), изображаются в виде точек на графике, а затем подбирается кривая, которая пройдет достаточно близко от этих точек. Формула этой кривой (прямая, парабола, гипербола и т. п.) и дает нам закон строящейся теории. Но одному и тому же набору точек на графике может удовлетворять с заданной точностью бесчисленное множество качественно отличных аппроксимаций. Каждой такой аппроксимации соответствует своя теория, описывающая эту область действительности. Отсюда возможность множества теорий, описывающих одну и ту же область. Но после того как появляются новые опытные данные, дающие новые точки на графике за пределами прежней области, может выясниться, что закон – аппроксимация (и соответствующая ему теория), принятые до сих пор, в новой области, расширяющей исходную, далеко отклоняются от экспериментальных точек. И тогда мы начинаем искать новую аппроксимацию, т. е. вынуждены строить новую фундаментальную теорию. Причем эта новая теория не только не выводит своих понятий из понятий прежней, она просто обязана сделать их качественно отличными и привязывать их может и должна только к опыту, причем к опыту как из области действия прежней теории, так и из области, расширяющей прежнюю за счет новых данных.

Я показываю также, что, если развертка теории из исходных постулатов делается по требованиям единого метода обоснований, то выводы этой теории, предсказываемые ею результаты будущих опытов, будут с гарантией совпадать с самими результатами этих опытов (с заданной точностью и вероятностью) в пределах применимости теории, т. е. в пределах, в которых ее постулаты привязаны к опыту. (Для механики Ньютона в пределах, где скорости далеки от скорости света). Это дает смысл истинности и абсолютности добываемых наукой знаний, существенно отличный от того, что был в классическом рационализме. Но это полностью опровергает утверждение релятивизаторов, что наука дает только относительное знание, что нет никакой разницы между теорией и гипотезой и что рано или поздно любая теория будет опровергнута новой теорией и утратит полностью свою истинность. Как видим, с появлением новой фундаментальной теории, прежняя отнюдь не теряет своей истинности в пределах пригодности ее аппроксимации. (Другое дело, что смысл истинности теперь отличается от того, который был в классическом рационализме).

Я уточняю также смысл термина “теория”. До сих пор теорией считалась совокупность законов и выводов из них, относящаяся к некой области действительности, определяемой не формально, а на основе интуитивного восприятия этой действительности. Согласно единому методу обоснования теорией является только система аксиом - постулатов и выводов из них. Разница состоит в том, что не всякая совокупность законов, относящихся по видимости к одной и той же области действительности (не определенной к тому же формально) является системой аксиом. Не случайно есть знаменитые три закона Ньютона: первый, второй и третий и отдельно закон всемирного тяготения, которому Ньютон почему-то не дал номер четвертый. Ньютон хоть и не сформулировал единый метод обоснования, но интуитивно он чувствовал его и чувствовал, что три его закона образуют систему аксиом, а закон всемирного тяготения к ней не принадлежит. Я показываю, что только теория в указанном смысле, т. е. базирующаяся на систему аксиом – постулатов с аксиоматической разверткой выводов из них, гарантирует однозначность этих выводов и их истинность в области привязки аксиом к опыту. Еще я показываю, что изменение хотя бы одной из аксиом, равносильно изменению всей системы. Это обусловлено тем, что система аксиом всей своей совокупностью определяет базовые понятия соответствующей теории и изменение хотя бы одной из них означает изменение всех понятий, а значит и содержания других аксиом. В то же время, если мы изменим, например, закон всемирного тяготения (скажем, добавим в него множитель, как в формуле времени в релятивистской механике), то это никак не коснется упомянутых трех законов Ньютона и выстроенной на них теории.

Наконец, единый метод обоснования дает четкие критерии отличия науки от не науки. (Естественно, когда речь идет о теории, а не о накоплении, систематизации и т. п. фактов). Это, прежде всего, однозначность определения понятий и формулировки постулатов. Затем их привязка к опыту через аппроксимацию. И аксиоматическая (или близкая к ней) развертка теории.