Глобальный кризис человечества

        и научно технический прогресс

                         (Продолжение 2)

 

                                А. Воин

                                                          18.1.10

 

     Как и после первой части этой статьи сначала уточним кое-что, сказанное в предыдущей. Уточнения требует сравнение оценки ценности человека для общества сегодня и в прошлом. В прошлом я для сравнения взял только первобытные племена. Но мне могут возразить, что в дальнейшем, при рабовладении и т. д. эта оценка деформировалась как угодно и может быть сильнее, чем сейчас. И это вне всякой связи с научно-техническим прогрессом. Это верно, что деформировалась и что вне связи. Но, во-первых, то, что она в прошлом деформировалась по другим причинам (в связи со строем, например), не отменяет ее деформации сегодня в связи с научно-техническим прогрессом. Во-вторых, я считаю, что все-таки эта деформация в прошлом никогда не была столь сильной, как сегодня.

     Возьмем для примера рабовладение. Конечно, раб, сколь бы он ни был талантлив, квалифицирован, трудолюбив, стоял в общественной лестнице ниже любого бездарного, ленивого и т. д. свободного гражданина, не говоря про знать, тем более про фараона. Но в этом было определенное рациональное зерно. Рабы добывались на войне, а воевали не рабы, а свободные граждане. Т. е. потенциально самый бездарный гражданин был производителем тех самых рабов, включая самых талантливых, которые затем производили всякие полезные вещи. Сравнительная же ценность рабов определялась достаточно ясной в то время их полезностью для общества или для хозяина, т. е., в конечном счете, все равно для общества. Аналогично, и ценность свободных граждан определялась их достаточно ясными деловыми качествами и военными заслугами.

     Говоря о деформации ценности человека в современном обществе, нужно еще принять во внимание коммулятивный (накопительный) эффект научно-технического прогресса. В каждом создаваемом сегодня предмете (товаре) сидит большая или меньшая доля труда ученных и изобретателей прошлого. Современные физика, биология и т. д., дарующие нам все новые товары и многократно увеличивающие производительность их производства, не могли бы возникнуть без аксиоматического подхода, разработанного Евклидом, без дифференциального исчисления Ньютона – Лейбница, без классической механики Ньютона и т. д. Любой современный ученый стоит, не помню по чьему образному выражению, на плечах всех предыдущих поколений ученых. И если благодаря трудам современного ученного возник новый технологический процесс, то это еще вопрос больше ли его вклад в создание этого процесса вклада в него же Ньютона, Евклида или Максвелла. Вклад же всех предшествующих ученых в любой современный технологический процесс не просто превосходит вклад непосредственных его создателей, но просто несоизмерим с ним.  Т. е. грубо говоря, наше современное материальное благополучие в основной своей массе, есть просто дар нам от поколений предшествующих гениев и талантов, что еще более усугубляет паразитизм современного общества в целом и усложняет задачу оценки полезности конкретного человека для общества..

     Резюмируя, можно сказать, что научно-технический прогресс высвобождает время для духовного и интеллектуального развития людей, но в сочетании с другими факторами сегодня он толкает их не  в сторону духовного развития, а в сторону бездуховности и паразитизма в сочетании с деформацией оценки ценности человека в обществе.

     Теперь рассмотрим, как все это влияет на глобальный кризис человечества. Ясно, что это не может влиять в лучшую сторону, но рассмотрим предмет более пристально.

     Одно из главных проявлений глобального кризиса – создание, распространение и нарастающая опасность применения оружия массового уничтожения, а также нарастающая опасность техногенных катастроф глобального масштаба, связанных с освоением и использованием сверхмощных энергий и технологий сверхвысокой эффективности. Научно-технический прогресс позволил людям овладеть колоссальными энергиями, атомной в частности, и технологиями чрезвычайной эффективности, например биотехнологиями, которые могут использоваться и используются во благо людей. Но они же могут использоваться и уже использовались, хотя пока еще весьма ограниченно, с целью уничтожения и разрушения, в виде атомного, биологического и т. п. оружия. Мало того, их использование с благими намерениями, но недостаточно мудрое и дальновидное или небрежное, может приводить к катастрофам не меньшим, чем их сознательное использование в целях разрушения и уничтожения. Чернобыль – наиболее яркий пример такой уже реализовавшейся катастрофы, в которой сочетались недостаточная мудрость и дальновидность создателей его (создателей реакторов типа РГТ) и потрясающая безответственность работавших на нем. Менее яркая, но гораздо более мощная катастрофа – это разрушение экологии в масштабе планеты в результате применения менее энергоемких, но более масштабно применяемых технологий на базе углеводородного топлива. Здесь также проявилась недальновидность в сочетании с безответственностью тех, кто создавал эти технологии, и тех, кто, используя их, создает свое богатство, не считаясь ни с чем. К этому можно добавить длиннющий список локальных техногенных катастроф, число которых на планете не убывает, а растет, а также потенциально возможные катастрофы, которые пока не произошли, но могут произойти и при этом затмить все бывшие до сих пор вместе взятые.

     Какую роль в этом катастрофизме и в сознательном применении достижений науки в целях уничтожения играет бездуховность и деформированная система ценностей, оценки людей в частности? Великие открытия в науке, приводящие к масштабным сдвигам в получении энергии и создании революционных технологий, делают гении, обладающие, как правило, высокой духовностью, не говоря про интеллект. Но на вершины власти политической ли или академической в существующей системе координат прорываются люди достаточно среднего интеллекта, много болтающие о духовности и об интересах общества и человечества, но преследующих лишь свои корыстные интересы. Решения о создании и применении оружия массового уничтожения или о массовом запуске рискованных технологий, дающих немедленные экономические выгоды, но с неизвестными последствиями в более отдаленном будущем, принимают эти властные, бездуховные (вариант – ложно духовные фанатики, вроде Хумейни и его последователей) посредственности, а гениальных создателей теорий, на основе которых разработаны новые источники энергии, новые виды оружия и новые технологии, оттирают от их детищ. В лучшем случае за ними оставляют славу великих ученых (а могут и это украсть), но от влияния на судьбу их открытий отстраняют. Эйнштейн писал бесконечное количество писем правительству США с просьбами и требованиями прекратить дальнейшее создание атомной бомбы, поскольку, мол, Германия уже разбита и нет опасности, что она сделает эту бомбу раньше. На эти письма никто не реагировал, а дальнейшее создание и развитие атомной, а затем ядерной бомбы было передано ученым менее талантливым, чем он (теперь, когда теория была создана, можно было обойтись и такими), но более покладистым, бездуховным, для которых главным было их персональное преуспевание, научная карьера. То же самое было с Сахаровым. Сахарова – ученого с совестью – отстранили, а на его место стали даже если не бесталанные, то покладистые и карьерные. То же самое с генетикой. Ее создатели Вейсман и Морган не дожили до генной инженерии и ГМО, иначе, думаю, тоже восстали бы против такого рискованного с точки зрения отдаленных последствий применения ее. А пришедшие им на смену шустрые развиватели их теории озабочены только своими карьерами и густыми зарплатами. А уж с промышленных фирм, извлекающих баснословные прибыли из ГМО, как говорится, и взятки гладки. Вообще, чем большей мощью обладает род людской, тем большей должна быть ответственность за ее применение. Но какой ответственности можно ожидать от людей озабоченных только карьерой и деньгами? А именно таких людей выталкивает наверх деформированная оценка ценности человека в обществе. А паразитизм основной массы, в сочетании с почти полной дезориентированностью в том, что есть хорошо и что плохо для общества («хорошо» свелось к требованию «хлеба и зрелищ»), ведет к безропотности общества или к стихийным, бессмысленным и иногда кровавым протестам, приводящим к разрушению существующего, в том числе и полезного, с заменой его на еще худшее.

     Другим проявлением глобального кризиса является нарастание числа и масштаба конфликтов на планете, приводящих к войнам внешним и гражданским, и увеличивающим опасность применения оружия массового уничтожения. Это нарастание также тесно связано с бездуховностью и деформированной оценкой ценности человека в обществе, которые приводят к тому, что политические элиты народов зашлакованны карьеристами, которым на самом деле безразличны судьбы их народов, не говоря о судьбе человечества. Они разжигают национализм, ксенофобию, сепаратизм или имперские амбиции под видом заботы о своем народе, но на самом деле в заботе только о своей политической карьере. Ведь игра на национальных чувствах – самый легкий путь к карьерному успеху в политике. Достаточно провозгласить: «Наших бьют, за мной ребята!» и древний инстинкт погонит за тобой массы народа.

     К взаимоотношению глобального кризиса с бездуховностью и деформацией оценки ценности человека для общества имеет отношение еще то обстоятельство, что глобальный кризис для своего разрешения требует новых идей, новой философии, а бездуховность и деформация оценки ценности человека в высшей степени препятствуют возможности появления таких идей и их признания. Потребность в таких идеях хорошо осознается сегодня обществом и не раз озвучивается политиками и журналистами. Но если научная элита даже в сфере естественных и точных наук зашлакована карьерными бездарностями, то в сфере гуманитарной и особенно в философии такие бездарности образовали пробковый слой, сквозь который не могут пробиться никакие настоящие нужные обществу идей. В сфере естественных наук хоть как-то работают рациональные критерии, позволяющие отделить настоящую науку от псевдо. В сфере точных наук той же цели служит критерий проверки практикой. Но в сфере гуманитарной и, особенно,  в философии эти критерии не работают и не преграждают хотя бы в малой степени путь наверх карьерной бездари. Количество инженеров, выпускаемых ВУЗами страны, хоть как-то (и даже неплохо, в условиях рыночной экономики) регулируется реальной потребностью промышленности в них. (Другое дело все ли товары, выпускаемые этой промышленностью, соответствуют нормальным, естественным потребностям населения или искусственно созданным). Но количество философов, выпускаемых ежегодно всеми университетами мира (а это десятки тысяч), никак не связано с реальной потребностью в них. Ведь обществу нужны только такие философы, которые способны продвинуть его в понимании, как лучше жить. Но подавляюще большинство бакалавров, магистров и докторов философии даже не претендуют на это. Это – типичные паразиты, которые пошли в философию только потому, что не способны или не хотят зарабатывать себе на жизнь трудом, действительно полезным для общества. Но все они что-то пишут и публикуют, потому что это им нужно для защиты диссертаций и карьерного роста.  В результате сегодня здесь происходит такая вакханалия наукообразного пустоговорения, что даже те горы писанины советских философов, развивавших, якобы, марксизм под руководством коммунистической партии («шаг вправо, шаг влево от генеральной линии – попытка к побегу»), которые после развала Союза были без разбора переработаны на макулатуру, на этом фоне выглядят как более менее серьезная философия. (Впрочем, бывшие советские начальники от философии, продолжают и ныне руководить ею в России и Украине). Естественно, такая философская верхушка не желает признавать настоящую философию, дабы на ее фоне не засветилась их профнепригодность. О том, как это делается на практике в России и Украине , я писал в целом ряде статей (например, «Полемика с профессором Смирновым») и не стану здесь повторять. Но и на Западе ситуация не лучше, как с точки зрения того, что там сегодня признается за настоящую философию, так и с точки зрения возможности пробиться там настоящей философии.

    Во-первых, по поводу «признается». В философии вообще и, особенно, в современной философии понятие признания никогда не имело и тем более сегодня не имеет того смысла, который оно имеет в естественных науках, например, в физике. Теории Ньютона или Максвелла были и остаются признанными всем мировым сообществом физиков. Что касается современных теорий, типа теории струн, темной материи и т. п., то они пока не имеют такого всеобщего признания, но это связано с тем, что они находятся все еще в фазе становления, развития, проверки и уточнения. Причем это становление происходит во взаимодействии сторонников и противников этих теорий. Философия же разбита на множество школ, между которыми нет никакого взаимодействия и даже попыток оного. Вот как, например, пишет Михаил Дюмет, один из представителей оксфордской аналитической философской школы, о Хайдегере – одном из столпов экзистенциализма: «Хайдегер воспринимался лишь как экзотика, слишком абсурдная, чтобы относится к ней всерьез, для того направления философии, которое практиковалось в Оксфорде». (Dummet Michael: ”Truth and other enigmas”, “Duckwarth”, London). Т. е. то, что принимается за серьезную, настоящую философию в одной школе, в другой в упор не различается и никакого диалога по сути между представителями разных школ не происходит. В лучшем случае - ленивое и огульное поругивание противников.

     Что касается глубины каждой философской школы в отдельности, то уже сам факт их изолированности друг от друга и отсутствия общего языка между ними свидетельствует  не в пользу оной. Тут не место заниматься исследованием даже главных из этих школ, не говоря обо всех, но для иллюстрации скажу пару слов об одной из них. Это американская школа «Современных теорий познания». Так они сами себя называют, из чего отнюдь не следует, что никаких иных современных теорий познания не существует. Наоборот, есть много других и в Европе, например, в теории познания на сегодня доминирует пост позитивистская школа , представители которой, как и следует ожидать, знать ничего не хотят о своих американских со современниках. А многие не знают даже об их существовании. Что не мешает американцам считать себя и только себя современными теорпознавателями. Причем нельзя сказать, что это какие-то само провозглашенные сомнамбулы от философии, которые проповедуют свои идеи желающим послушать их на базаре. Совсем наоборот, представители этой школы руководят многими философскими кафедрами в университетах, издают не один философский журнал, издают книги, по которым учатся студенты. Они даже разветвились на 5 направлений: фаундизм, кохерентные теории, пробабилизм, релиабилизм и директ реализм. Но вот что пишет глава одного из этих направлений (директ реализма) Д. Поллок о представителях всех других направлений этой школы: «Все обсуждавшиеся выше теории (фаундизм, кохерентные, пробабилизм, релиабилизм – мое) имеют общий недостаток: ни одна из них не в состоянии дать внятного определения понятию оправданность, которым они пользуются» (Pollok John: ”Contemporary theories of knowledge”, Rowman and Littlefield Publishers, USA, 1986). Добавлю от себя, не просто пользуются этим понятием, оно является для них центральным, краеугольным камнем всех этих теорий и полаковского директ реализма тоже. Ибо исходным моментом всех этих теорий является отказ  от принятого до этого понятия истинности теории и замена его на оправданность. И вот, оказывается, этого базового понятия оправданности никто из них не может внятно определить. Так чего тогда стоят эти теории и чего было огород городить? Но, может быть, Поллок исправил этот фундаментальный недостаток, разрушающий все дальнейшие построения? (Ведь если не ясно, о чем мы говорим, то это как у Станислава Лема: «Запрещается коренить сцьорг в темноте», но не сказано, что такое сцьорг). Поллок определяет оправданность с помощью нормальных эпистемологических норм построения теории.  Но теперь надо было бы определить, что это за нормальные эпистемологические нормы, но это Поллок забывает сделать. Правда, в качестве примера таких норм он приводит автоматическое поддержание равновесия при езде на велосипеде (хорошо еще, что не перистальтику кишок). Как с помощью подобных норм можно определять оправданность, скажем, теории относительности, я лично ума не приложу. Поллок же от дальнейших объяснений на тему уклоняется. И вот, как сказал бы поэт, «всю эту груду нехитрого вздора некоторые называют» современными теориями познания. (Желающих углубиться в разбор школы «современных теорий познания» отсылаю к вступлению в мою книгу «Неорационализм» (Киев, 1992).

     Понятно, что если создать новую философию, не только что не развивающую пост позитивистов, «современников» или другую какую философскую школу, но и опровергающую их подходы, то никакого шанса опубликоваться в философских журналах принадлежащих этим школам не будет. А других нет. И даже попытка пробиться через интернет навлекает на такого философа войну по всему фронту, поскольку новая большая философия задевает не только бездарных философов, но и политиков самых разных направлений и прочих сильных мира сего. (О деталях такой войны лично против меня я не раз писал). В результате получается замкнутый круг: для разрешения глобального кризиса, вызванного научно-техническим прогрессом, человечеству нужна новая большая философия, но пробиться с ней невозможно из-за засилия во власти политической и академической карьеристов, засилия, к которому научно-технический прогресс также имеет отношение.